ПРЕДЛОЖИТЬ НОВОСТЬ ПОМОЧЬ ПРОЕКТУ 0
Андрей НОВАШОВ
Фото: Александр Гармаев
Надежда Низовкина – правозащитник, юрист и радикальный оппозиционер из Улан-Удэ. На январских акциях она защищала задержанных, и из-за этого сама трижды помещалась в ИВС, где десять, пять и – в июле – семь суток держала сухую голодовку. Сейчас (на момент разговора – прим. «Абажура») Низовкина не выходит на улицу и с трудом передвигается по дому, но готовится к следующему неизбежному аресту и очередной сухой голодовке.
В жесткой конфронтации с системой Надежда Низовкина уже десять лет. Против нее возбуждалось уголовное дело по 282-ой статье – «за возбуждение ненависти» к российским силовикам (уголовное преследование прекращено в связи с частичной декриминализацией статьи). После античекистского шествия в Москве Низовкину принудительно госпитализировали в психбольницу, где прямым текстом сказали, что она не сумасшедшая.
Низовкина заступалась за политзэка Бориса Стомахина, приковывала себя наручниками к дверям горадминистрации Улан-Удэ, протестуя против отмены выборов мэра, оказывала юридическую помощь пострадавшим от наводнения в Крымске в 2012 году.
За последние месяцы, кроме помощи задержанным на митингах, ей удалось добиться через суд прекращения дела против оппозиционного блогера Дмитрия Баирова, восстановления на работе оппозиционерки Светланы Остапчук и исследовательницы бурятских диалектов Дулмы Баторовой.
– С чем была связана ваша последняя сухая голодовка?
– Я давно дала зарок объявлять сухие голодовки в случае таких арестов. Это мой метод ненасильственного сопротивления, который нашел поддержку у части оппозиции. Мы отказываемся от любых форм взаимодействия с политическими противниками: не сотрудничаем с ФСБ, не даем покаянные показания. И голодовка – это отказ принимать еду и воду из рук врагов.
– Но еда, которую дают в ИВС, куплена не на деньги тюремщиков, а на деньги налогоплательщиков, можно сказать, на народные деньги.
– Я не одобряю, что народные деньги тратятся на институты, занятые мучением задержанных, арестованных и заключенных. Среди тюремщиков есть те, кто нам сочувствует. Но они – представители системы, с которой мы боремся.
Если говорить о последней голодовке – это моя попытка вывести из правового поля ту норму закона – уклонение от обязательных работ (часть 4 статьи 20.25 КоАП РФ), - которая может применяться многократно за один отказ, то есть за одно и то же деяние. Я отказалась отбывать обязательные работы за митинг, состоявшийся 23 января. По нынешним нормам законодательство предусматривает многократное привлечение «упорствующих» за это.
– Почему отказываетесь?
– Арест исполняется принудительно, и согласуется с концепцией ненасильственного сопротивления, а отбывание работ я считаю неприемлемым для политзаключенных. Это все равно, что сотрудничать с властью.
– Почему именно сухие голодовки?
– Они радикальнее. Максимальный срок административного ареста – 30 суток. «Мокрую» голодовку столько времени можно выдержать без особых проблем, сухая, которая может закончиться смертью, демонстрирует нашу решительность и создает общественный резонанс. (На фото Надежда Низовкина после голодовки - прим. "Абажура")
– Что стало причиной арестов после акций?
– Перед первым митингом я выпустила видеообращение к правоохранительным органам с требованием разрешить спокойный двухчасовой прямой эфир во избежание конфликта. Однако власть пошла по силовому пути, и поэтому собравшиеся тоже радикализовались. Начальники нашего МВД считают, что 23 января я привела участников акции к ОВД, где находились задержанные. На самом деле, это была, конечно, моя инициатива. Я понимала, что меня, правозащитника, могут не пустить для оказания юридической помощи, и предложила собравшимся пойти со мной. Почти все согласились, это несколько тысяч человек. Я вам больше скажу: приходили дважды. В первый раз, чтобы меня пустили в ОВД, и второй раз, чтобы убедиться, что всех задержанных отпустили. Начальник управления организации порядка МВД Бурятии Виликтон Соднопов пообещал, что со мной разберется.
Меня привлекли за организацию сразу двух митингов, состоявшихся 23-го и 31-го января, хотя я считаю, что пришла на митинги в качестве юриста для оказания юридической помощи. За митинг, состоявшийся 31-го января, сразу получила административный арест 10 суток – это хотя бы честно, поскольку данная санкция присуждается один раз. А обязательные работы за первый митинг меня возмутили. Внешне это мягкое наказание, но в моем случае более жесткое. Потому что, отказываясь от работ, человек попадает в застенки на долгие годы с короткими перерывами. Есть даже возможность арестовывать сразу после отбытия очередных суток.
– Вы попали в замкнутый круг? Вас по-прежнему в любой момент могут снова судить и отправить в ИВС?
– Да, поскольку статья 20.25 КоАП позволяет судебным приставам многократно оформлять новые акты об отказе от отбывания работ, который они оценивают как уклонение. Хотя о каком уклонении идет речь? Я не делаю вид, будто собираюсь эти работы отбывать, не прячусь. Это моя прямая и публичная правозащитная позиция… Сейчас мне дают несколько дней на восстановление, чтобы им не заносить в камеру полутруп. И чтобы успокоилась общественность. Дальше все пойдет по кругу. Если последуют многократные аресты, я каждый раз буду объявлять сухую голодовку.
Акция "Похороны выборов"
– Чем все это закончится? Уголовным делом?
– Не знаю, есть ли такие планы в отношении меня, но в УК РФ существует статья 315 «неисполнение решения суда». В рамках же КоАП максимальное наказание за уклонение от работ - 15 суток. В первый раз мне дали 5 суток, второй раз 7, расценив повторный отказ как отягчающее обстоятельство. В следующий раз арест, по логике вещей, должен быть еще длительнее. Эти нормы применяются в основном к бытовикам. Судебный пристав со стороны обвинения призналась, что в ее практике не было случая, чтобы кто-то был привлечен за отказ от отбывания обязательных работ более одного раза. Так что в бурятской практике ч. 4 ст. 20.25 КоАП впервые применена двукратно именно ко мне.
– Как вы пережили последнюю сухую голодовку и как чувствуете себя сейчас?
– Труднее, чем две предыдущих. Видимо, организм ослаб. Пока находилась в ИВС, болела голова, двоилось в глазах, поэтому не могла читать, не могла лежать. Потом упал уровень сахара в крови и артериальное давление до невозможности прощупать пульс. Когда освобождалась, меня провожал дежурный ИВС. Почувствовала, что могу упасть, и попросила его ненадолго остановиться. Но он, наоборот, поспешил выпроводить меня за ворота, чтобы не отвечать, если что-то случится в последний момент. За воротами меня ждала группа единомышленников.
В камере задыхалась. Это было самым тяжелым. Головные боли начались с первых же часов. В ИВС ужасная вентиляция, от этого страдают и арестанты и даже сами сотрудники.
Пока еще не выхожу из дома. По комнатам хожу, держась за стены. Головные боли не прошли. Началось осложнение на правую ногу – она отекла и распухла, не могу на нее наступать.
– Вы, насколько знаю, отказываетесь от медпомощи ИВС. Освободившись, обращались к врачам?
– Да, находясь под арестом от медпомощи я всегда отказываюсь. В феврале, во время первого в этом году ареста, на короткое время теряла сознание, меня госпитализировали без моего согласия. Уполномоченная Бурятии по правам человека Юлия Жамбалова распространила недостоверную информацию, будто я сама попросила о госпитализации. Я считаю это намеренной дискредитацией. Мои голодовки включают отказ не только от воды и пищи, но и от капельниц, уколов и обезболивания.
Сразу после последнего выхода из ИВС соратники привезли меня в республиканскую больницу Улан-Удэ, где врачи встретили нас очень недружелюбно, высказались негативно о моей деятельности. Поставили капельницу и заявили, что нет ни малейшей патологии. Позже меня осмотрел частный врач, который сказал, что нога еще не скоро пройдет, но хорошо, что ткани не отмирают.
– Сколько всего у вас было сухих голодовок?
– Не считала. Самая первая была в 2011 году, в городе Петровск-Забайкальский Читинской области, когда я вместе с Татьяной Стецурой и Натальей Филоновой организовала народный сход, переросший в круглосуточную забастовку. Требовали сохранить три школы, которые власти собирались закрыть. Та голодовка закончилась для меня реанимацией. Когда меня там держали, в палату зашел неизвестный в штатском и сказал, что голодовка больше не требуется, так как мои сторонники уже добились своего. Но впоследствии это оказалось неправдой, школы снесли.
Потом было несколько голодовок в Москве, в том числе в психиатрической больнице им. Ганнушкина. Все это были сухие голодовки, которые я попыталась институциализировать. Придумала название «отказная тактика», оно простое и удобное, его быстро подхватили. Последние годы у меня не было арестов, в этом году возобновила тактику, другие бурятские политрепрессированные тоже ее в разной степени придерживаются.
– Эта самоубийственная тактика.
– Да, но что нам еще остается? Призвать всех выйти на улицу? Прямо сейчас это не сработает. Люди, не подготовленные к испытаниям, разойдутся по домам, а потом начнется лавина новых репрессий. Отказная тактика позволяет участникам будущих событий подготовиться к ним физически и нравственно. Либо другой вариант, который мы уже видели в российской истории – террор. Но для нас это неприемлемо… Мы платим высокую цену, но мы платим только собой. Отказная тактика – это баланс между кровавым и абсолютно беззубым вариантом.
– Вы чего-то добились этой отказной тактикой?
– Во-первых, удалось выделить из многочисленной оппозиции самых стойких - тех, кто, думаю, будет нашими лидерами в решающий момент. Во-вторых, удалось показать нашим противникам, что мы не какие-то слабаки, которые готовы геройствовать только перед видеокамерами. Они начинают понимать, что все всерьез. И возможно часть наших нынешних тюремщиков будут нашими соратниками в будущем.
– То, что вы говорите, близко к идеологии народников и эсеров в дореволюционной России - не тех, которые осуществляли террор, а тех, кто боролся ненасильственными методами.
– Думаю, истоки отказной тактики действительно из ХIХ века, только их методы были еще радикальнее и жертвеннее. Изучая историю этой партии, я пришла к выводу, что эсеры и народники были личностями интеллигентными, образованными. Они вежливо общались даже со своими тюремщиками, но не шли с ними ни на какое сотрудничество, приносили себя в жертву народу. Безусловно, они на меня повлияли.
И мне импонируют возникшие позже пацифизм и антимилитаризм – те люди в разных странах, которые отказывались выполнять преступные приказы.
Это и последующие фото: аккаунт "Фейсбука" Надежды Низовкиной
– Так как вы не только правозащитник, но ещё и поэт, и литературный критик, возникают ассоциации с советскими диссидентками – поэтессой Натальей Горбаневской и правозащитницей Валерией Новодворской, которая занималась литературной критикой и, кроме того, публично защищала вас в начале 2010-х годов.
– Да, я считаю себя продолжателем традиций Горбаневской, Новодворской и других советских диссидентов. В юности читала подборки перестроечных, пожелтевших уже к тому времени журналов, – «Знамя», «Юность», «Дружба народов». Там публиковались тексты инакомыслящих. Как и «возвращенная литература», это очень на меня повлияло. Читала и думала, что нарушения прав человека не прекратились. В 2002 году, когда произошел захват и штурм театрального центра на Дубровке, я окончательно убедилась, что Путин, беспокоившийся о сохранении мирового престижа, а не жизней заложников, ничем не лучше Брежнева и Сталина.
– Какие идеи Новодворской вам близки, вы были знакомы лично?
– Ее книга «Мой Карфаген обязан быть разрушен» - одна из отправных точек для меня. Я поняла, что можно объявить личную, персональную войну преступному режиму. Эта идея мне наиболее близка. Новодворская выступала против войны в Чечне и в целом против милитаризма и псевдопатриотизма. И это тоже вызывает у меня уважение.
Я и Татьяна Стецура познакомились с Новодворской году в 2009-м, когда вступили в «Демократический союз». «Демократический Союз России», который создала Новодворская, к тому времени уже раскололся, и мы вступили, по сути, не в ее партию, а в параллельную. Новодворская в тот период казалась мне уже недостаточно радикальной. Но я всегда видела в ней сильную, незаурядную личность.
- Вы упомянули, что находились в психбольнице им.Ганнушкина. Почему там оказались?
- В Москве в 2012 году меня доставили туда после стихийного шествия от Лубянки до Красной площади, в котором участвовали несколько десятков человек. Я была впереди с плакатом «Лубянка должна быть разрушена», призывала прорвать оцепление.
В психбольнице находилась двое суток, на третьи отпустили без объяснения причин. Держала сухую голодовку, была в связанном состоянии с заломленными руками. Поставили один укол. По словам врачей, больше было нельзя, так как этому препятствовала сухая голодовка. Меня привозили в Преображенский суд, где санкционировали полгода принудительного содержания в психбольнице, но меня, несмотря на это решение, отпустили. В суде обвинили в попытке броситься под полицейский автомобиль при задержании. Ничего подобного не было, но, так как во время акции никакой агрессии я не проявляла, решили сказать в суде, что якобы был такой акт аутоагрессии, попытка суицида. Для них это был единственный способ легализовать моё недобровольное содержание в психбольнице. Перед судом пытались меня убедить отказаться от отказной тактики. Напрямую говорили, что я вообще-то здорова. На психиатрическом учёте не состою, меня на него вообще не ставили.
- Заступаясь за вас 10 лет назад, Новодворская говорила об опасности возвращения карательной психиатрии. Сегодня это произошло?
- Психиатрические репрессии по-прежнему остаются избирательными. В советский период они также не были массовыми, и по количеству уступали репрессиям судебным. Однако их число всё же растёт, нарабатывается правоприменительная практика. Преследуются как творческие деятели, обвинённые в наличии «синдрома сверхценных идей», реформаторства, мессианства, так и просто те, кто подаёт много жалоб, отстаивает свои права в судебном порядке – у таких «находят» синдром сутяжничества.
Примечательна история Александра Габышева. Он преследуется не только за политическую позицию, но и за религиозные убеждения. От его высказываний могут пострадать только те, кто всерьёз верит в возможность изгнания президента из Кремля с помощью заклинаний. Если Путин столь суеверен, это его проблемы… Но Габышев всё же попал в психиатрическое колесо исключительно за высказывания и мирные ненасильственные действия.
Пикет в защиту Надежды Низовкиной
Уверена, таких ситуаций будет с всё больше, в том числе и религиозно окрашенных. Вероятно, сегодня «Пусси Раойт» за панк-молебен были бы направлены именно в психиатрическую больницу безо всяких гласных судов. И Пётр Павленский тоже.
Это интервью с бурятской правозащитницей Надеждой Низовкиной опубликовал в конце июля на сайте «Сибирь.МБХ Медиа»*. Через несколько дней «МБХ Медиа» вынужденно закрылось. Этому предшествовала блокировка сайта Роскомнадзором. Благодарен редактору «Абажура» за возможность разместить это интервью здесь.
Надежда Низовкина специально для «Абажура» рассказала о событиях последнего месяца:
- Нога время от времени побаливает, но я уже вполне нормально хожу. До последнего времени передвигалась на машине, кто-нибудь помогал идти, теперь уже сама. Головные боли не проходят, почти ежедневны.
Новых репрессий пока не было, имеются некоторые победы. Вот по Светлане Остапчук выиграла новое дело. Ей отказывались предоставить информацию по расчёту зарплаты - чтобы не вскрылся коррупциогенный фактор в бухгалтерии по начислению зарплаты всем работникам педколледжа. Удалось добиться выдачи этих материалов через суд. Ну и несколько сходов провела по жителям, пострадавшим от затопления.
* «МБХ Медиа» прекратило свою работу после блокировок Роскомнадзором, который с подачи Генпрокуратуры обвинил издание в статусе «информационного ресурса Open Russia Civic Movement, Open Russia», признанной нежелательной организацией в 2017 году.
Выпить с авторами "Абажура" чашку кофе можно здесь
#1 за Уралом Первая политическая телега Кузбасса и окрестностей Подписаться
Материалы раздела "Сетевые авторы" не являются документальными - это художественные произведения
